«Такое упырское кино, что дальше некуда». Интервью с Алексеем Серебряковым
В фильме «Груз 200» нет положительных героев. Балабанов оставил на экране одних упырей. Одного из них — уголовника и самогонщика, человека твердых, но меняющихся в зависимости от ситуации и количества выпитого принципов, — сыграл Алексей Серебряков, человек с честным лицом, самый востребованный актер нашего времени.
Мы сидим на скамейке во дворе жилого дома на Садовом кольце. Двор совсем тихий: надломанное старое дерево, из подъезда в подъезд курсируют алкоголики, окна на нескольких этажах открыты нараспашку. Серебряков, прямой, как шпала, много курит, выбегая за зажигалкой на улицу. Пока мы беседуем, он очень живой — правда интересно рассказывать. Потом мы поднимемся на второй этаж, в студию, начнется съемка. Серебряков как-то потухнет, тихо сядет на стул и позволит себя загримировать, тихо меня предупредив, что на самом деле не любит позировать и что-либо изображать.
У Алексея Балабанова вы, кажется, давно сняться хотели.
Я с Лешей познакомился, когда он снял «Счастливые дни» и «Замок». Тогда я с ним и захотел поработать. Вот представился случай… Я, в принципе, случаем этим доволен. Хотя ощущения от съемок остались тяжелые. Леша — трудный человек, ему, как правило, все не нравится. Те, кого он приглашает снимать кино, ему только мешают. Он вечно раздражен, недоволен. Из-за этого на площадке возникает ощущение, что мы все здесь собрались, чтобы мучить Балабанова. Все немного затравленные, напряженные. Хмурая такая атмосфера. А я все-таки светлее, для меня комфортнее существовать в условиях, когда все друг другу улыбаются, анекдоты рассказывают. Когда работа проходит не в муках, понимаете?
Евгений Миронов и Сергей Маковецкий наотрез отказались в «Грузе 200» играть. А вы-то, прочтя сценарий, что почувствовали?
Ну… Подумал, что это очень интересная работа. Подумал, что Леша — он да-а, его совсем куда-то понесло. Когда-то Балабанов снял «Про уродов и людей». Сейчас он людей вообще убрал из картины. Такое упырское кино придумал, что дальше некуда. Притом Балабанов — человек талантливый, и я понимал, что это будет талантливое упырское кино. А главное, к тому моменту, как Балабанов мне позвонил, ему уже отказали Маковецкий с Мироновым. Я не счел возможным сказать «нет».
А может, решили, что фильм все равно на полку положат?
«Груз 200» выйдет максимум на 10 копиях. Ни одна кинотеатральная сеть его не возьмет! Вы можете себе представить «Груз 200» в мультиплексе? Как его прокатывать? Приходит в субботу семья с детьми — и идет на упырей?
Вы были шокированы?
Посмотрев уже готовый «Груз 200», я сказал себе: не надо фильм оценивать. Пусть зритель это сделает. Другой вопрос, я считаю принципиально невозможным про «Груз 200» рассказать. Чтобы определиться, как к нему относиться, зритель должен идти и смотреть.
Вы помните этот 1984-й, что там на самом деле витало в воздухе…
Мне в 1984 году было 20 лет. А в 20 лет все прекрасно. И даже трагедии и страхи — они тоже прекрасны. Поэтому я все-таки не воспринимаю 1984-й так хмуро. Но притом понимаю, что в сорока километрах от Москвы по сравнению с 1984-м, изображенным в картине, ничего не изменилось. Да и фильм был снят сегодня там, где сохранились первозданные, 1984-го года, интерьеры и пейзажи.
Дмитрий Быков применительно к «Грузу 200» использует термин «диагноз» — диагноз эпохи, диагноз империи. А что может сказать 20-летний, тот еще, Серебряков: так в 1984-м и было? Вот что такое Афган?
Думаю, именно так и было. Все одновременно. С одной стороны, сгружали цинковые гробы. С другой, в военкоматах стояли молодые люди, которые говорили: «Хотим отстаивать Афганскую революцию!» И параллельно с цинковыми гробами в аэропортах выгружалось огромное количество коробок с видеомагнитофонами, кожей, мехами, которые продавались в Афганистане. Все вперемежку. На самом деле «Груз 200» вот о чем: жизнь не заканчивается пределами Садового кольца. «Груз 200» не о прошлом, а о настоящем. Он решен в стиле ретро, но это — настоящее. Это кажется только, что война — далеко, что не имеет она к нам отношения.
К вам-то она какое отношение имеет?
Самое прямое. Я живу в центре Москвы, мои дети гуляют по улицам, и я беспокоюсь о том, что существует где-то очаг напряженности, который может выплеснуться взрывом в метро.
А мы разве не спрятаны от этого мира? Мы внутри аквариума.
Вот так же думали те, кто выходил из метро на «Рижской» или кто ехал тогда в поезде. Или те, кто жили в домах, которые взорвали. Они занимались собственной жизнью, думали, что этим защищены.
Милицией, которая их бережет?
Маньяк в погонах — это не уникальный случай. Все мы прекрасно знаем, как из кого-то выбивали показания, как ОМОН крушил гражданское население. Да, в органы идут люди, которые любят власть, и власть помогает им реализовать самые загадочные, хмурые стороны личностей.
Мне почему-то кажется, что у артиста Серебрякова давно не было серьезных проблем с органами.
Но я такие случаи знаю. Вас останавливает ночной патруль, видит, что вы хорошо одеты, подсовывает несколько граммов наркотиков… Через час ваши родители везут взятку в пять тысяч долларов, чтобы вас освободили из кенгурятника. Вот вам проза жизни.
Вы лет пять уже — в «9 роте», «Штрафбате», «Жести», «Консервах» , «Грузе 200» — изображаете одного и того же человека. К нему сложно подобрать верное определение, но, скорее всего, нужное слово — совесть. Почему вас зовут в кино как архетип совести?
Об этом надо спросить у тех, кто мне предлагает работу. Я-то что: меня зовут — я играю. Стараюсь делать это достойно, чтобы не было стыдно самому. Совесть… Может, черты моего лица диктуют такое видение?.. У меня растут трое детей, и невольно во мне какие-то месседжи существуют. Во время работы я, наверное, держу их в голове — с желанием что-то поведать, проорать, прохрипеть…
Я считал, сколько фильмов с участием Серебрякова будет на «Кинотавре»…
«Груз 200». «Тиски» Валерия Тодоровского. «Глянец» Андрея Кончаловского. Да, еще презентация «Кода Апокалипсиса».
Переходящее знамя «самый востребованный артист российского кино» сейчас у вас. То есть совесть сейчас нужна всем.
Ну, в «Глянце» я играю гомосексуалиста. Вряд ли можно назвать это совестливой работой. В «Тисках» — спивающегося милиционера. Да и «Груз 200»… Есть в фильме Балабанова какая-то странная конструкция, которая мне очень нравилась: человек подразумевает под «совестью» то, что сам он в данный момент считает совестью. Количество выпитого увеличивается, градус повышается — и совесть его при этом тоже меняется. А по поводу переходящего знамени… Я всегда много снимался, тьфу-тьфу-тьфу! Я вынужден много работать, поскольку есть у меня те, на кого тратить деньги. Просто какие-то картины не выходят на экраны вообще, какие-то на полках лежат. Не думаю, что в последнее время стал сниматься чаще, чем раньше. Я, может, обманываюсь, но я все же разноплановый артист. Я по-разному играл разных персонажей. Может, они объединены идеологией, но они не похожи! Сравнить картину «Нелегал» или «C Дона выдачи нет», где я играю дьякона, с «9 ротой» мне все-таки сложно. А в «Перегоне» я просто хама играю, хама и жлоба!
Вас вообще регулярно зовут играть упырей: в «Грузе 200» вы — такой же упырь, как и все в фильме. И в «Жести», и в «Перегоне»… И притом — совесть!
Так и есть. Просто это должно быть убедительно: вот упырь, но при этом рассказывает о Боге и о Городе солнца. Это очень русская черта, это очень по-русски. Весь Достоевский на этом стоит.
Когда-то, разговаривая с «Тайм Аутом», вы прямо сказали, что снялись в массе непотребных лент.
Кино, как и все виды искусств, постепенно перестает быть искусством. Как театр перестал быть храмом и стал фабрикой, производственными мощностями, так и в кино рассеивается иллюзия о высоком искусстве. Кино сейчас — фабрика по производству товаров народного потребления. Если ты производишь кухонную мебель, ты должен понимать, что у людей в основном пятиметровые кухни, а следовательно, самое продуктивное, что ты можешь выпускать, — это кухонный уголок. Тебе хотелось бы, может, возвыситься и произвести что-то красивое, изящное, устремленное ввысь. Но надо помнить, что если у людей пятиметровые кухни, то ничего, кроме убогого уголка, туда просто не влезет.