«Дураков хватает и в роке, и в джазе»
В начале 90-х песни уроженца Ухты Андрея Державина «Не плачь, Алиса» и «Чужая свадьба» доносились буквально из каждого окна. Создатель электро-поп-группы «Сталкер», любимой владельцами киосков звукозаписи, и двухкратный лауреат премии «Песня года» собирал сольными концертами стадионы.А в 99-м Андрей Державин неожиданно ушел в тень, согласившись на предложение стать клавишником в «Машине времени», одной из старейших московских рок-групп, которая всего лишь на 6 лет моложе самого Державина. И комфортно себя чувствует в этой тени до сих пор.
Это правда, что вы в детстве на танцах «Машину времени» играли?
Ко-о-онечно.
А познакомились, когда вы уже пели в группе «Сталкер»?
Да, на гастролях в Свердловске.В 1988-м. «Машина» пришла на концерт «Сталкера». Вряд ли им все понравилось, но «безнадежными» нас тогда не сочли.
Стиль «Сталкера» назывался евродиско.
Я ничего не понимаю в этих стилях. Сережа Костров, который был одним из двух создателей группы, сказал, что это евродиско, а поскольку он меня до этого не обманывал, я ему поверил.
Тогда была модной теория, что рок-фракция не дружит с музыкантами, которые играют евродиско.
Но в тайне-то каждый рокер мечтает поиграть на синтезаторе (смеется). Теории теориями, а на практике первой группой, с которой нам довелось работать отделение на отделение, была «Ария». И мы отлично работали и дружим до сих пор.
Это вообще удивительное время было — начало перестройки. «Машина времени» тогда работала с балетом, например. Когда я впервые попал на «Машину», тоже в Свердловске, в 1988-м, я остался под большим впечатлением. Хотя балет мне ужасно не понравился. То есть я ждал встречи с «Битлами», а «Битлы» почему-то с балетом вышли. Но с другой стороны, балет и балет — тогда многие экспериментировали… Дело тут не в том, какой стиль. Важнее, конечно, сколько у тебя людей в зале. Ну и самое главное — нравится или не нравится самому то, что ты делаешь.
Забавно, что у современной молодежи куда больше интереса вызывает отечественная поп-музыка 80-х — начала 90-х, чем русский рок того же времени. Как вы думаете, почему?
Наверное, просто потому, что они мало его знают. Это же была целая культура — взять хотя бы Майка Науменко, «Наутилус», «АукцЫон». А потом рок постепенно превратился в какой-то такой…
Говнорок?
Я не хотел этого говорить: ужасно боюсь, что это слово появится из моих уст на страницах журнала Time Out. Но все мы знаем песню группы «Ноль» про «фендер-стратокастер»: «Я и песни петь могу, и е…ся мастер». И вот когда рок в это превратился…
Россия тут ни при чем, во всем мире люди занимаются ерундой, а называют это рок-музыкой. (Пауза.) Дураков у нас везде хватает — и в роке, и в джазе, и в евродиско.
В начале 90-х не было в стране человека, который бы вас не знал. Потом вы ушли в тень — играть на клавишах, хоть и в уважаемую группу. Трудно было резко менять жизнь?
Я не менял. Я продолжал заниматься тем, что делал всегда. Трудно было бы человеку, из которого слепили «кумира миллионов», куда-то его вознесли, и, когда перестает подъезжать лимузин к его подъезду, у него рушится мир, и далее по списку. А у меня все было не так. Я, сколько себя помню, играл на всем, что звучало. Потом был «Сталкер», потом — сольная карьера, потом она закончилась, и я начал заниматься тем, чем занимался всегда, — играть на инcтрументах.
Вам сейчас нравится то, что вы делали в начале 90-х?
Нет, не нравится. Переделал бы половину. А вторую половину вообще бы не делал.
Но в этом же был дух времени.
Вот именно. Много раз сталкивался с тем, что находишь какую-то группу, которую давно не слушал (такая была классная группа, такие песни, особенно вот эта!), заводишь альбом и думаешь: какой ужас! То же самое и с моими песнями. Вот эта пара — еще ничего. А остальное — кошмар.
А группа «Машина времени» задумывается о таком понятии, как модное звучание?
Я пару раз слышал на репетициях это словосочетание, но большого восторга оно у коллектива не вызывает. Скорее мы задумываемся о таком вечном понятии, как фирменное звучание. Вот оно для русского музыканта, видимо, так и останется загадкой, как теорема Ферма. Так всегда было: ставишь пластинку фирменную — и она почему-то звучит. А нашу ставишь — и она почему-то не звучит. Все то же самое: и пластмасса, и инструменты, и, заметь, руки у них такие же, по пять пальцев. Так что, записывая «Time Machine» на Abbey Road, мы старались получить фирменный звук.
На Abbey Road вы работали с людьми, которые чуть ли не живые боги, — тот же продюсер Хеймиш Стюарт, писавший Пола Маккартни и Ринго Старра. Вы не комплексовали по этому поводу?
Может быть, поначалу. Но это проходит на второй-третий день: ты начинаешь работать, погружаешься в процесс, получаешь от него удовольствие и забываешь о волнениях. Ну, конечно же, я немного лукавлю. Забыть невозможно. Выходишь в коридор, видишь стоящий там магнитофон — знаете, такой, на тележке, — а на нем катушка с пленкой, на которой написано «Пейдж. Плант». И понятно, что это оригинал, и понятно, что сейчас с ним работают, и какой-то инженер выкатил магнитофон на пару минут в коридор, чтобы завезти в другую студию, подключить и продолжить. Не покидает ощущение, что ты на Марсе, но почему-то хватает кислорода и марсиане очень похожи на людей.