Владимир Сорокин: «Россия не хочет нас учитывать»
Художественный мир «Метели» отличается от мира «Дня опричника» и «Сахарного Кремля», но между ними есть сходство — оба представляют собой историю России, отраженную в будущем. Но если в «Опричнике» это Русь Ивана Грозного, то какую эпоху следует держать в голове, читая «Метель»?
Это скорее время просвещенной монархии, а не опричников. Наверное, это больше похоже на завершающуюся первую половину XIX века по своей государственной составляющей. Достаточно вспомнить год накануне реформ 1861 года. Но «Метель» — вещь в большей степени литературная, экзистенциальная, а если как-то и перекликается с «Опричником» и «Сахарным Кремлем», то косвенно. Речь идет о некоем феодальном государстве, но не более того.
«Метель» еще отличает от «Опричника» и «Кремля» одна вещь — мифология. Вы населили ее мир богатырями и карликами…
Будем считать, что их породила русская метафизика. Это некие миры, которые появляются из Метели. Тут дело не в размерах этих персонажей или лошадей — они могут быть клонированными. Важно, что этот мир, его этика, его взаимосвязи не менялись на протяжении нескольких веков. Когда доктор видит замерзшего великана, о которого они споткнулись и сломали сани, он сетует не на его размер, а на то, что он напился и замерз в дороге. Вот что огорчает доктора как путника. Это главное.
Если вспомнить все истории о замерзающих ямщиках, то они замерзали во сне.
В тексте большое место отведено так называемой «второй реальности»: снам, наркотическому опьянению, забытью. Что вам дает присутствие этого второго мира?
Сновиденчество и персонажи, которые вываливаются из другого пространства, — это, опять же, порождения метели. Человек неспешно едет, и убаюкивающая враждебность снежной стихии заставляет его защищаться. Он постоянно задремывает. И если вспомнить все истории о замерзающих ямщиках, то они замерзали во сне. Сны порождают эти пространства. Один раз я зимой ночевал в сарае, который разве что заслонял от ветра. Мне приснился очень яркий, невероятно красивый сон — что у меня горели ноги. Они горели, как угли в камине. Было очень приятно, тепло и не хотелось просыпаться. Но, к счастью, я ночевал там не один, и мы проснулись.
В нашей жизни вообще и политика, и мораль, и качество дорог и вещей во многом зависят от русского пространства — этой стихии, которая нас никак не хочет учитывать. А мы в своих попытках ее окультурить и подчинить себе веками бьемся и ползаем по этой распутице и снегу. Вспомните Павку Корчагина — безнадежный, совершенно мазохистский роман Островского, как они зимой тянут эту узкоколейку. Это очень символичная картина.