Романчик: некоторые подробности мелкой скрипичной техники

Шорт-лист русского Букера-2005 вызвал бурю негодования среди литературных критиков — и скучен, и старомоден, и вкусовщина сплошная с клановостью, и ничего яркого. Между тем вошедший в него «Романчик» Бориса Евсеева совсем не скучен. А если и старомоден, то в благородном ностальгическом ключе. Главный его герой — приехавший из Малороссии студент
Гнесинского (в романе — «Мусинского») училища. Он разрывается между любовью к девушке-однокашнице, которую зовет мелодичным именем О-Ё-Ёй, самиздатом, перепечатываемым на пару со своей возлюбленной, а главное — страстью к литературе, которая, похоже, вот-вот окончательно возобладает над бесконечными пиццикато, двойными флажолетами и другими подробностями этой самой вынесенной в заголовок скрипичной техники, явно переносимой автором и на его виртуозную прозу.

Действие происходит в 1973 году и развивается стремительно. За несколько недель явно несущий автобиографические черты Борислав успевает съездить в Жуковку, где на даче знаменитого виолончелиста Настропалевича отсиживается писатель Солженицын, и вынужден сам ехать отсиживаться в свой благодатный южный край, где 85-летняя бабка рассказывает ему совершенно апокрифические истории про «Володьку-ржавого», якобы убитого в 1907 году (так что совершенно непонятно, кто лежит в Мавзолее). Он успевает вылететь из института за антисоветчину, распознать в ближайшем друге стукача, познакомиться с «Володей Семеновичем» Высоцким и со странным греком-проповедником по имени Экклесиастэс. А главное — угодить и выскочить целеньким из жерновов «конторы глубокого бурения» и не очень-то приязненно к ней относящихся обычных московских милиционеров. И все это плотно привязано к городским реалиям, которые любому московскому читателю наверняка приятно будет узнать.

Некоторые подлинные детали того времени кажутся сейчас более фантасмагорическими, чем самые сюрреалистические метафоры. Например, в только что отстроенном Доме книги на проспекте Калинина дают двухтомник Леонида Андреева с «Иудой Искариотом». И за этим, в общем-то, сложным модернистским автором сразу выстраивается огромная очередь! Немудрено, что герой подумывает стать писателем. К сожалению, он вспоминает события 30-летней давности, как раз став им. И части книги, представляющие взгляд умудренного героя из двухтысячных годов, действительно хочется сократить или хотя бы переписать, чтобы разбавить неновые рефлексии и обличительный пафос второй свежести. Похоже, по мере удаления от собственного музыкального прошлого автор явно теряет свою бесподобную скрипичную технику.