Дезертиры с острова сокровищ
О мероприятии
Авторизированная история современности.
Александр Секацкий, как Карлсон с петербургской крыши, проказничает опять. На этот раз гуру философствующей молодежи разразился в хмурое небо не серией интеллектуальных петард, а авторизированной историей современности. Оперируя словечками вроде "потреблятства", "нестяжания" и "трансцендентальной беспечности", Секацкий выстраивает воображаемую линию обороны перед натиском войск ширпотреба, о которых высказался еще Бродский.
"Лейтенанты неба" Секацкого — это летучие отряды неприсоединившихся к истерии шопинга и отпускного туризма, пришедшего на смену путешествиям из исследовательского любопытства, это флэш-моберы и хулиганы, проникающие в жилища через окна по веревочным лестницам, таинственные бланкисты, самоназвание которых в первом чтении ставит в тупик. Где-то с обочин банальной эрудиции всплывает имя Луи Огюста Бланки, французского анархо-революционера и сторонника теории заговора. Спустя пару страниц понимаешь, что все не так — вместо Бланки у Секацкого найден герой по прозвищу Бланк, в миру — несгибаемый романтик Даниил Пленицкий.
Пленицкий — очевидное альтер-эго автора, только он искушает мыслью не с кафедры философского факультета, а с продавленного кресла в сквоте. Видно, что Пленицкому-Секацкому очень не нравится этот мир и то, что в нем происходит в последнее время, но в отличие от большинства кабинетных фантазеров он знает не только почему, но и как сделать так, чтобы было как надо. А надо отказаться от мании вещизма и от женщин, которые после любовного акта вспоминают о горящем туре в Египет или симпатичном резиновом коврике для ванной, надо много думать, "жить поперек", менять документы и имена когда вздумается и ускользать из ловушек двухмерного мира тотальной полит-корректности, которым обернулся западный гуманизм.
И, в общем, во всем этом обаятельном фантазерстве разбросаны настоящие жемчужины мысли — как, например, явное противоречие между толерантностью к "другому" и "непохожему" и навязываемой прозрачностью частной жизни, обернувшейся девальвацией такого же типично западного понятия как privacy.