Другое тело

После феерического успеха «Хазарского словаря» его автору выдали патент на создание нелинейной литературы, а с появлением интернета вообще объявили предвозвестником гипертекста. Однако довольно быстро эти вполне заслуженные лавры стали душить своего хозяина — опусы серба приобретали все более и более вычурную форму, а метафоры становились все более предсказуемыми. Натыкаясь на очередной пассаж про девушку с серебряным усом на груди, один глаз которой устремлен в будущее, а другой видит сны XVI века, самые рьяные поклонники вздыхали и морщились. Положения не спасала неизменно лихо закрученная интрига, а статус живого классика (к тому же перевалившего за седьмой десяток) с каждым годом оставлял все меньше надежд на то, что картина когда-нибудь изменится. И вот сейчас, когда никто уже и не чаял, Павич решил всех немного удивить.

На первый взгляд, кажется, что автор впал в «неслыханную простоту»: его новое сочинение — не кроссворд, не словарь, не набор карт таро, а «просто» пятичастный роман. Действие начинается в Белграде и его окрестностях в первые годы XXI века, развивается и заканчивается вполне линейно. Главный его герой — всемирно известный и немолодой уже писатель с экстравагантной женой — после тяжелой болезни начинает крепко задумываться о том, что же происходит после смерти, и постепенно делается одержим смутной идеей «другого тела». По его мысли, это что-то вроде астрального двойника, который существует у каждого, но лишь немногие способны вступать с ним в какое-то взаимодействие. Как, например, Христос. Земной облик Иисуса, в котором он являлся ученикам после Воскресения, — что это было, как не его другое тело?

По ходу дела герой рассказывает жене о проповедовавшем в Венгрии в начале XVIII века Гаврииле Стефановиче и писавшем в Венеции в середине того же столетия словенце Захарии Орфелине. Оформленные как большие вставные новеллы, эти истории снова представляют нам привычного Павича — в рассказах фигурируют кочующие из века в век сны, а искусно закрученные сюжеты разворачиваются в романтических декорациях заката Венецианской республики (даже мимоходом мелькает Казанова) и на Дунае. Но и здесь происходит то, чего раньше у автора «Хазарского словаря» не было. Вот начинается новый абзац: «Перед ним стояли две красавицы, каждая с тремя лицами„. “Ага, — думает читатель, — опять он за свое!„ Но уже через две строки претенциозная метафора объясняется сугубо реалистическим, даже эротическим образом: “У обеих на груди было по две маскарадные маски. Через приоткрытый рот каждой маски виднелся сосок груди, он напоминал кончик высунутого языка».

Все эпохи действия объединяет тема перстня, способного (с помощью колдовских процедур) показывать, что ждет его владельца — здоровье, любовь или счастье. В начале книги мы узнаем о том, что писатель-рассказчик мертв. Однако заканчивается она тем, что он все-таки обретает счастье. В мире Павича тут нет противоречия — в финале читателя ждет лукаво-простое и понятное объяснение этой временной путаницы. Теперь, чтобы свести с ума поклонников, ему больше не нужно изобретать романы-конструкторы: классик научился обходиться средствами классической литературы.