Вилла Бель-Летра

Роман Алана Черчесова, хорошо известного пока только узкому кругу читателей-специалистов, станет серьезным конкурентом антиутопии "2017" Ольги Славниковой, которая — после непопадания в число призеров недавней премии "Большая книга" — считалась явным фаворитом букеровской гонки.

Черчесовская "Вилла Бель-Летра" — сложный роман-стилизация. В качестве подвергаемого стилистическим операциям объекта здесь выступает сама литература, а форму определяет детективный (точнее, квазидетективный) сюжет. Он сводится к следующему. В начале XX века взбалмошная богачка-меценатка Лира фон Реттау пригласила в свою виллу на берегу озера в Баварии трех известных писателей: француза, англичанина и русского. Предполагалось, что за месяц уединения и творческого общения они напишут по новелле, посвященной этой вилле и ее хозяйке. Через две недели барышня бесследно исчезает, а каждый из трех ее гостей усиленно намекает, что последнюю ночь она провела в его комнате.

Через сто лет на ту же виллу вновь приезжают три писателя из тех же стран. На этот раз их задача — предложить свою версию некогда случившегося здесь происшествия. Роман, собственно, и состоит из писем Лиры фон Реттау (а она переписывалась и с Ницше, и с Толстым), фрагментов текстов прежних и нынешних гостей виллы, разговоров трех современных литераторов, а также из внутренних монологов русского писателя.

Можно было бы сказать, что аллегория души (Лиры), пропавшей из литературы (Бель-Летры), — главное для автора. Если бы не одно "но". Вспоминая свой литературный дебют, скандальный рассказ "Кровосмешение", наш соотечественник (наиболее близкий автору герой) уверяет: все, чего он хотел, — это "следовать поступи фразы, с которой текст начался". Его признание может служить ключом к роману. Ритм у Черчесова важен: строгость гекзаметра (вроде того, что чувствуется в приведенной цитате) сменяется прихрамывающим анапестом (особенно в диалогах). В одном месте фразы текут плавно, а в другом обстоятельства и определения сжимают сказуемое и подлежащее, придаточные предложения берут в кольцо главное. Фразы превращаются в блоки, которыми выкладывается монументальное здание текста.

Эта поза художника, созидающего свой мир, и есть главное в романе. Черчесов не играет в литературу — он ее переживает всерьез. Даже ирония, постоянные словесные дуэли, обмен каламбурами — все это звучит как воспоминание, магическая формула, благодаря которой словесность вновь должна обрести плоть и кровь. Роман как будто и пытается восстановить ее тело, слепить его заново из цитат, обрывков прошлого, из приглушенно звучащих старых текстов. Может быть, поэтому столь откровенными становятся ритм и синтаксис. В конце концов, в основе любого творчества лежит подражание, и пристальное вглядывание в прошлое ничем не хуже созерцания настоящего. Конечно, перед нами литературщина, типичный "новодел", чья поддельная природа (то есть явный знак современности) сразу бросается в глаза. И все же Черчесов добился своего: лишь попробовав этот густой, смешанный по старым добрым рецептам коктейль, уже трудно от него оторваться. Он, конечно, может приесться своим однообразием, но сам вкус — безукоризнен.