ДК «Ламанчский»

Прошлый сезон в Петербурге прошел под знаком Андрея Могучего — на фоне полного истощения питерского театрального мейнстрима неотъезд режиссера с говорящей фамилией к себе в Германию выглядел подарком судьбы. Неудивительно, что фестиваль «Балтийский дом» предложил постановщику сотрудничество.

У Могучего десятилетняя история отношений с театром. «Балтийский дом» стал чуть ли не первой государственной сценой, на которой главный питерский экспериментатор поставил «Шамбалу» Алексея Шипенко; здесь же долго находилась штаб-квартира его Формального театра. «ДК Ламанчский» — возвращение мастера после былой ссоры. Вторая попытка наладить отношения обещала многое — стоило только представить себе Александра Лыкова в роли Дон Кихота и Сергея Лосева в роли Санчо Пансы.

Формальные черты стиля, безусловно, присутствуют во всем, что в течение без малого трех часов происходит на сцене: экран, на который транслируется безмолвная фигура Черкасова в роли Дон Кихота, мешанина из классических текстов и актерской отсебятины, внедрение в ткань спектакля технических средств. Но в отличие от последних спектаклей Могучего здесь есть еще и пустота, холод и странная разорванность конструкции постановки на два акта. По сути, это два отдельных спектакля.

В первом Уно и Муно (Лыков и Лосев) вылезают под грохот канонады из люка посреди разрушенного местечка. На полу тысячи книг, одинокая колонна, пара-тройка цементных блоков — все, что осталось от нашей милой и суетной цивилизации. Грохот и бомбежка. По развалинам прыгает девочка в красном — как в старых фильмах про войну, где всегда есть такая девочка. Молчаливая, не шалит, только тонко попискивает. По этому странному пространству бродит Уно с фонарем, приглядывается к книжкам, зачитывает отрывки. Муно все его толкает: «Пойдем, Уно, пойдем». А тот от книг оторваться не может. Залезает в свинцовый ящик, где находит толстый фолиант, и начинает читать по-испански. Люк тем временем заколачивают, а Уно решает стать Дон Кихотом.

Далее актер Александр Лыков начинает произносить тексты, в которых можно одинаково расслышать и Сервантеса, и философские этюды в духе Клима. Артист играет отчаянно, хорошо, но конструкция спектакля все равно оказывается изначально неживой — окончательно смерть завоевывает пространство во втором акте, где герой спускается в пещеру мертвых. Вот тут-то режиссер употребляет все свои формальные навыки и европейскую искушенность, чтобы «переиграть» текст, с которым ему приходится иметь дело, — на бумаге пьеса Дениса Ширко не вызывает никаких чувств, кроме тяжелого недоумения. Постановку можно интерпретировать по-разному — например, как столкновение высокой культуры и отчаянной пустоты эпохи конца цивилизации. А можно просто наблюдать за бесконечным дождем, падающим на черный полиэтилен, и думать: а ведь красиво! Или устать и, тайком зевая, ждать финала. Спектакль предполагает несколько сценариев развития ваших отношений с этой материей. Что уже само по себе можно считать удачей.