Учебник рисования

В последнее время многие разговоры начинались c вопроса: "А не читали ли вы эту огромную книжку?" Понятно, что, приступая к труду в полторы тысячи страниц, хочется хотя бы знать — зачем.

Максим Кантор — известная личность, художник, рыцарь кисти и холста, ревностно защищающий свою прекрасную даму — традиционную живопись — от засилья банок с кетчупом и человекособак. На фоне уверенного повышения акций современной русской литературы книжечку в последнее время не тиснул только ленивый: банкиры, политики, журналисты и телеведущие — все хотят побыть писателями. Кантор тоже решил побороться за правду, как он ее понимает.

"Учебник рисования" начинается с мизансцен конца восьмидесятых — первые разрешенные выставки современного искусства, первые иностранцы, гранты; вольно фланирующие бок о бок с заискивающими парт-аппаратчиками диссиденты. Сразу понятно, что достанется всем — и демократов, и номенклатурщиков, и собратьев по выставочным каталогам Кантор раскладывает на демонстрационном столе и анатомирует с отстраненной брезгливостью. Далее история раскручивается неспешными витками, наращивает годовые кольца — вот происходит девяносто первый, вот соглашение в Беловежской пуще, вот вместо одной страны получилось много, вот комсомольцы-добровольцы делят алюминиевые карьеры и нефтяные вышки. Именно эти процессы, а также отношение к ним автора и являются главными героями книги; наспех прикрытые сценическими псевдонимами герои вчерашних газет или на живую нитку пошитые обобщенные типажи — лишь статисты канторовой истории. Слегка отличается от этого корпуса танцующих франкенштейнов главный герой Павел — явное альтер-эго автора, а также его семья, друзья семьи и женщины. Вместе с тем и любовь, и привязанности, и страсти — все подается в такой невообразимой комбинации из классицистского пафоса и холодной логики судмедэксперта, что трогает крайне редко и будто бы ненамеренно.

Лучше всего Кантору удаются отступления на тему искусства, политики и морали, где ясная жестокость его ума отдает то христианской схоластикой, то трактатом эпохи Просвещения, и, даже не соглашаясь с ним в полной мере, сложно предъявить возражения по форме. В идейной позиции книги гораздо больше от памфлета, чем от хроники, которой она прикидывается, только вот вместо бесстрастности хроникера у Кантора — высокомерный холодок. Если и разделять воззрения автора, сложно не поморщиться, ведь будучи современником всех своих героев, Кантор судит их с точки зрения потомка, фигуры незапятнанной по факту. Буря и натиск господина Проханова, тоже кующего литературу из новейшей истории, пока горячо, вызывают много больше сочувствия, чем белоперчаточное чистоплюйство лирического героя Кантора. А еще разница в том, что писатель Проханов в литературе — художник, а художник Кантор там же — в лучшем случае актуальный мыслитель. Вот и получается у Кантора не роман, но идея романа, идея картины. Учебник рисования.

Право говорить так дает сам автор, на последних страницах проговариваясь — мол, как получилось, что ценности, лежащие в основе христианской цивилизации, сама же цивилизация в последнее время девальвирует так стремительно? Как вышло, что идея любви как силы, что связывает общество в единое целое, любви к ближнему и дальнему подменена "языческими" фетишами силы, могущества, власти?

Да, так и вышло. Если даже такой неленивый защитник христианской цивилизации как новоявленный литератор Кантор не холоден, не горяч, если в одном его персонаже не пульсирует авторское сострадание и любовь, а разве что условная их прорисовка, то дело плохо. Даже в насквозь прекрасной подруге главного героя, худенькой девушке с большой грудью, словно сошедшей с картины Эль Греко, не чувствуется этой самой авторской любви, заменяющей персонажу душу. Умная, очень умная книга, но будто полая внутри. Этакий шпионский гаджет — наполнить ее жизнью может только очень пристрастный читатель.