Начинается ночь

Ни один роман Майкла Каннингема («Часы», «Плоть и кровь» и другие) не обходится без героя-гомосексуалиста. Он нужен писателю как реактив, чтобы запустить химическую реакцию и потом посмотреть, что же случится с остальными персонажами. Причем часто гей или лесбиянка красивее, умнее, талантливее обывателей, живущих в своих нормальных гетеросексуальных семьях. Вывод, что гомосексуализм для Каннингема становится синонимом избранничества, напрашивается сам собой, но не все так просто.

Герой нового романа «Начинается ночь» — 43-летний нью-йоркский галерист средней руки по имени Питер. У него есть жена Ребекка (главный редактор небольшого журнала) и 20-летняя дочь Беатрис, которая ушла из дома, работает барменом и снимает квартиру вместе с какой-то немолодой женщиной (лесбийские отношения?) и которой родители звонят раз в неделю по воскресеньям. Питер с Ребеккой прожили вместе 21 год и привыкли друг к другу относиться «с дружеским участием, хотя и не без иронии». Секса не то чтобы совсем нет, но его стало значительно меньше. Зато они понимают и чувствуют друг друга не то что с полуслова — полувзгляда и полувздоха. У обоих были возможности завести роман на стороне, и оба этими возможностями не воспользовались. Теперь они вместе стареют. В общем, у Питера нормальная семья.

Все бы шло по накатанной, если бы к ним не приехал пожить беспутный младший брат Ребекки Миззи — «молодой человек со сложной духовной жизнью и недюжинными интеллектуальными способностями, предпочитающий не связывать себя лишними обязательствами». Красивый, как бог, обаятельный и лживый, как дьявол, разгильдяй и наркоман. И Питер вдруг начинает видеть в Миззи свою жену 20-летней давности. Он влюбляется в его красоту, в ярко выраженные семейные черты, в молодость, в бесшабашность. В себя тогдашнего. В старшего брата-гея, который был умнее, красивее и во всех смыслах лучше Питера и умер совсем молодым (Каннингем не чужд психоанализу).

Но эта любовь — не «гейский ген», как временами представляется Питеру. Неслучайно коллега Питера по галерее не раз говорила ему, что он из тех, кто может влюбиться в красоту как таковую, неважно, где он ее увидел — в мужчине, женщине, животном или произведении искусства. Неслучайно и то, что в какой-то момент Питер застает Миззи за чтением «Волшебной горы» Томаса Манна. Только Каннингем тут несколько хитрит. Важна не столько «Волшебная гора», сколько сам Манн и его «Смерть в Венеции», потому что Миззи завораживает Питера так же, как Тадзио Густава фон Ашенбаха.

И хотя перед Питером предстает что-то вроде видения — смерть Миззи от передоза, — он готов сломать свою теперешнюю нормальную жизнь ради этого молодого человека: «Вот то, чего Питер ждет от искусства — не так ли? — вот этой душевной дрожи; ощущения, что ты находишься рядом с чем-то потрясающим и недолговечным, чем-то (кем-то) просвечивающим сквозь тленную плоть, как шлюха-богиня Мане, короче говоря, с красотой в чистом виде, полностью очищенной от сентиментальности. Ведь и Миззи — не так ли? — тоже в своем роде бог и мальчик из борделя, и его неотразимость наверняка потускнела бы, будь он тем исключительно доброкачественным, блестящим, высокодуховным существом, которым, по его словам, ему хотелось бы стать».

Питера и правда ждут серьезные перемены в жизни и шанс совершить требующий силы воли поступок. Правда, совсем не тот, о котором он мечтает на протяжении всего романа.