Моряк, которого разлюбило море

«Тело тридцатитрехлетней женщины, регулярно посещавшей теннисный клуб, было все еще стройным и красивым. Плечи спускались плавной береговой излучиной, шею и руки покрывал легкий загар, а от основания груди начинались словно светящиеся изнутри белые плодородные поля теплой плоти. Мягкий скос, достигая груди, резко вздымался. Если помять его руками, пурпурные соски поднимались навстречу друг другу. Чуть заметно дышащий живот. Растяжки», — это тринадцатилетний подросток Нобору подглядывает в просвет в стене, как его мать готовится ко сну.

Странное дело, но повесть «Моряк, которого разлюбило море», история про то, как Фусако, владелица магазина дорогой одежды и безделушек европейских марок, оставшаяся вдовой, влюбляется в моряка, который до 30 лет не заводил семью, потому что был уверен, что настоящее — это плавание, а остальное все пустое и наносное, наверняка должна восприниматься читателем не так, как она задумывалась и осмысливалась автором.

Мисима написал повесть в 1963 году. На тот момент он уже стал адептом философии Ницше. Поэтому, видимо, подросток Нобору и группка его приятелей — мальчиков не по годам интеллектуально развитых — сводят мир к набору простых правил: что с самого рождения смерть прорастает в человеке корнями и ему ничего не остается, кроме как холить ее; что размножение недостойно внимания, а значит, и общество, окутавшее обычную функцию организма романтической тайной, — тоже; что отцы и учителя совершают громадное преступление уже тем, что являются отцами и учителями. А еще он, как и сам Мисима в детстве, не слишком силен физически.

Однако на тот момент Мисима уже возвел собственное тело в культ и начал заниматься бодибилдингом — отсюда его любование не только женским, но и сильным мужским телом моряка: «Цукадзаки небрежно скинул рубашку. Широкие плечи, квадратные, словно крыша буддийского храма, рельефная волосатая грудь, мускулы, похожие на мотки сизальского троса,— казалось, тело его одето в доспехи из мышц, которые он с легкостью скинет в любую секунду. Наконец Нобору изумленно увидел продирающуюся сквозь густые заросли волос внизу живота, гордо вздымающуюся глянцевую пагоду».

Красота вообще, согласно Нобору, единственное, что может оправдать существование этого мира. Он злится на вошедшего в их жизнь моряка с его добротой и желанием стать мальчику отцом. Нобору доставляет удовольствие только одна сцена: расставание матери с возлюбленным, когда тот уходит в длительное плавание. Красота и величие печали в этот момент способны оправдать все те глупости, что взрослые творили накануне.

Смерть же является высшим проявлением этой жизненной красоты. Так решает Нобору, когда они с друзьями убивают и освежевывают котенка («В постепенно открывающемся взору полупрозрачном перламутровом великолепии кошачьего тельца не было ничего отвратительного»). Так думает и моряк, которому любовь всегда казалась родной сестрой смерти («Ветерок, доносящий смесь аромата женских духов и близкой плоти, казалось, непрестанно твердит ему: ’Умри! ’»).

В результате повесть, которая Мисимой, вероятней всего, задумывалась как пример торжества красоты над уродливостью форм жизни, воспитанным на западной культуре голливудских мелодрам современным читателем будет принята как история трагическая.