Нечего бояться

«Я не верю в Бога, но мне Его не хватает», — так обычно отвечает один из самых известных и почитаемых современных британских прозаиков-постмодернистов Джулиан Барнс, когда ему задают вопрос о вере. «Я спросил своего брата, преподававшего философию в Оксфорде, Женеве и Сорбонне, что он думает насчет подобного заявления, не раскрывая, что оно принадлежит мне. Тот ответил одним словом: «Жеманство»». С этого начинается книга Барнса.

Первое, на что стоит обратить внимание, — это название. «Нечего бояться», «Nothing To Be Frightened Of», перекликается с другой известной книгой писателя, которую на русский язык перевели как «Хочу заявить», а в оригинале она называется «Something to Declare». Рифма, по всей видимости, не случайна. Потому что «Нечего бояться» — это тоже своего рода декларация. Барнс предъявляет читателю полный набор смыслов, которые крутятся в голове у человека, похоронившего обоих родителей и приближающегося к роковой черте.

Смысл первый — Бог, в которого, как мы успели выяснить, Барнс не верит.

Смысл второй — память и семейные традиции и устои. Но оказалось, что эта категория еще более расплывчатая и ненадежная, чем вера в Бога. Например, Барнс как-то спросил своего старшего брата-философа, какой он запомнил их бабушку. Оказалось, что низкорослой и властной. В памяти писателя же она осталась миниатюрной и податливой. Так какой же она была на самом деле?

Не важно — отвечает на этот вопрос Барнс. Потому что это только для молодых людей память и воображение — две совершенно разные категории. А для человека более зрелого (особенно писателя) память и воображение представляются фактурами куда менее разделимыми. И не потому, что воображаемый мир куда глубже проникает в жизнь писателя, чем он готов признать. Просто сама память начинает казаться чем-то воображаемым. Барнс делает вывод: писатель — это тот, кто сам ничего не помнит, но по-своему манипулирует разными версиями забытых им событий.

Отсюда возникает вопрос, что же есть по сути смерть. Гибель тела? А если твои дети и внуки, стоя на твоих похоронах, думают «маме бы не понравилось, если…», то мама мертва или все-таки не совсем? Или когда Барнс пишет, что всю жизнь страшился смерти отца, потому что любил его больше матери. Но когда тот все-таки умер, то оказалось, что это «просто смерть отца». Зато когда умерла мать, то выяснилось, что с ней «умерли оба родителя». Или и это все-таки не окончательная смерть?

«По большей части я пытаюсь — что может показаться совсем необязательным — определить, насколько мертвы мои родители, — пишет Барнс. — Отец умер в 1992 году, мать — в 1997-м. Генетически они продолжают жить в двух сыновьях, двух внучках и двух правнучках: в практически непристойной демографической упорядоченности. Их история живет в нашей памяти, которой одни доверяют больше других». Вот Бог, которому молится Джулиан Барнс, и рай, о котором он мечтает, — это человеческая память. История об ушедшем, которая будет жить спустя года после его смерти. Только это может примирить его с кончиной, которой он, по всему видно, боится страшно.

Так, кстати, думает еще один писатель — Салман Рушди. О том, что люди — это их истории, он написал еще в романе «Ярость» в 2001 году.