Анатолий Зверев и Владимир Яковлев «Художники свободы»

Понятное дело, что в заслуженной галерее понимают, что Яковлев и Зверев, культовые персонажи неофициального искусства пятидесятых – семидесятых, — очень разные люди. «Художником свободы» Анатолий Зверев стал по причине своего запредельно антиобщественного поведения. Неисправимый плут и бурлескный выпивоха умудрился выскользнуть из-под тяжкого бремени общества тотального контроля, которое просто на него никак не смогло реагировать, а строгие участковые как-то на удивление снисходительно относились к существованию этого буйного юродивого: «Ну, этот художник…» Владимир Яковлев — прямая противоположность Звереву — навеки замкнувшийся в себе полуслепой аутист, большую часть жизни проведший в психиатрических лечебницах.

Тут есть некая загадка. Многие художники круга нонконформистов (не будем, пожалуй, называть их имена) самым отчаянным образом предавались русскому пороку. И общественность смотрела на них с осуждением, поскольку пьянство явно мешало тем работать в полную силу. Об Анатолии Звереве, напротив, все с восторгом рассказывали байки о том, как он за распитием бутылки успевал изготовить десятки чудных рисунков, используя сигаретные окурки и прочие малоподходящие предметы. Разгадка тут проста — то, что по отношению к товарищам по цеху неофициального (да и официального тоже!) искусства воспринималось как порок и болезнь, Зверев превратил в осознанно построенный имидж. И, не побоюсь этого страшного слова, — бренд. Весьма широкие круги интеллигентной общественности давно желали пришествия такого Абсолютного художника, воплощающего в себе чистую артистическую интуицию. И русский Ван Гог, большой на самом деле хитрован, мастерски выполнил и исполнил этот общественный заказ. И обеспечил стабильный рынок сбыта при том, что всякая операция по купле-продаже чего-нибудь считалась в те времена незаконной.

Более того, есть все основания полагать, что он, проявив недюжинный маркетологический дар, сам и организовал производство бесконечного количества «поддельных Зверевых». Ничуть не хуже, чем его современник Уорхол, на которого пахала масса безвестных «рабов».

Ничего такого про бедного Владимира Яковлева сказать никак нельзя, тот, по понятным причинам, никак не мог сделать никаких осознанных усилий для того, чтобы стать еще одним воплощением мечты об истинном художнике, который весь погружен в выдуманный им мир и витает в чистых эмпиреях. Но и Яковлев, даже без своего прямого участия, оказался одной из ключевых фигур формировавшегося подпольного рынка подпольного искусства. Одна только общая черта есть у этих двух художников. Показная — или реальная — удаленность от действительности давала им право делать искусство настолько безвкусное, что в бесконечном массиве женских головок, букетиков попадаются порой истинные шедевры.