Моноклон

Если быть совсем честными, то в книгу вошли рассказы последнего времени и пьеса «Занос», которая, прежде чем появиться в бумажном виде, изрядное количество времени повисела в интернете в открытом доступе на одном из порталов, посвященных культурным событиям. Иными словами, сборнику «Моноклон» в писательской биографии Владимира Сорокина отведено как будто второстепенное место — вот накопилось кое-что, надо бы издать, чтобы не валялось. И издал. А между тем «Моноклон» рассказывает о своем авторе гораздо больше любой другой его книги.

Первое, что «Моноклон» со всей возможной отчетливостью обнажает, так это природу писательского дарования Сорокина. Есть авторы, которые занимаются словотворчеством, есть те, которые изобретают новый язык, кто-то трудится на ниве новой искренности. Сорокин — словесный Франкенштейн. Он занимается мертвым словом, и это не упрек, а комплимент. Он собирает в языке все, что давно умерло, стерлось, превратилось в штамп, потеряло первоначальный смысл. И из этого никому уже не нужного мусора кроит свои фантастические инсталляции (см., например, пьесу «Занос», полностью посвященную развертыванию метафорики стоящего в заглавии слова).

Второе соображение, вытекающее из предыдущего: поскольку Сорокину приходится иметь дело с отработанным материалом, то и сюжеты он порождает такие, которые лучше всего укладываются не в наш мир, а в некую сюрреальность: сон, бред, смерть, наркотрип (см. рассказ «Тимка», в котором хомячок встречает бывшую хозяйку у дверей в Царствие Небесное). И третье — как ни странно, при этом Сорокин-писатель невероятно зависим от окружающей действительности. Причем, чем хуже обстоят дела за окном, тем лучше пишет Сорокин. Достаточно вспомнить его прозу 1980-х — «Очередь», «Норма», «Тридцатая любовь Марины», «Роман» (правда, публиковать в России их начали только в 1990-е). Никто кроме Сорокина не смог уловить и зафиксировать десятилетие. А вот на начало 2000-х, время, наверное, самое спокойное и безмятежное, у Сорокина приходится самая бледная его вещь — «Ледяная трилогия». «Исписался», — зашушукались в кулуарах. На самом деле это была попытка что-то глобально поменять и попробовать себя в другой, более сюжетной прозе. Но оказалось, что романный сюжет у Сорокина — не самая сильная сторона. А вот начиная с 2006 года — с повести «День опричника» — нам явлен уже совсем другой Сорокин. Наработавший невероятный опыт и искусство превращения мертвых частей языка в странных, но органичных существ. Теперешний Сорокин похож на прежнего, но гораздо более умелый и свободный. Такой литературный хулиган, который, невзирая на все попытки разнообразных активных общественных групп обвинить его в аморальности, выпускает сборник, в котором в большинстве рассказов главная действующая метафора — даже не секс, а сам акт проникновения. Грубый или деликатный.

Причем декорациями к этому «проникновению» может служить митинг молодежной организации «Мы вместе» (рассказ «Моноклон»), а может марш несогласных («Тридцать первое»). Это уже не важно, потому что и то и другое — мимо цели. И если после «Дня опричника» Сорокина хотелось спросить: «Кто вас так разозлил?», то после «Моноклона» вопрос может быть сформулирован лаконичней: «Зае**ли?».