Дневники. Письмо к отцу | Time Out

Дневники. Письмо к отцу

Дневники. Письмо к отцу

О мероприятии

Читателю, только знакомящемуся с произведениями Кафки, быстро начинает хотеться посмотреть на что-то светлое и яркое. А потом помотать головой, чтобы стряхнуть, как липучую паутину, тот уродливый, но до жути правдоподобный мир канцелярского абсурда, за которым так и закрепилось словечко «кафкианский». Но если читатель рискнет перейти от «Замка» или «Превращения» к подробным дневникам, которые Кафка вел большую часть своей недолгой (41 год) и бедной на внешние события (14 лет прослужил в страховой конторе) …

Читателю, только знакомящемуся с произведениями Кафки, быстро начинает хотеться посмотреть на что-то светлое и яркое. А потом помотать головой, чтобы стряхнуть, как липучую паутину, тот уродливый, но до жути правдоподобный мир канцелярского абсурда, за которым так и закрепилось словечко «кафкианский».

Но если читатель рискнет перейти от «Замка» или «Превращения» к подробным дневникам, которые Кафка вел большую часть своей недолгой (41 год) и бедной на внешние события (14 лет прослужил в страховой конторе) жизни, то его ждет еще большее потрясение: оказывается, этот мир не был для Кафки просто художественным приемом. Кафка действительно жил в нем. «Молодые, аккуратные, хорошо одетые юноши рядом со мной в галерее напоминают мне юность и потому производят отталкивающее впечатление„, — кто еще мог так написать? Только у него самые естественные поступки (женитьба, уход из родительского дома) оказываются невозможны, как в кэрролловском Зазеркалье, где нужно изо всех сил бежать, чтобы оставаться на месте (ярчайший пример — знаменитое „Письмо отцу“, так и не отправленное адресату), а простейшие впечатления порождают цепную реакцию многоуровневых рефлексий. “Особый метод мышления. Оно пронизано чувствами. Все, даже самое неопределенное, воспринимается как мысль„, — признает сам Кафка и добавляет в скобочках: Достоевский.

У пражского экспрессиониста действительно много общего с Федором Михайловичем: та же страсть к надлому, те же бездны самораспада, тот же захлебывающийся, невозможный стиль. Но посмертная их судьба резко разошлась. Достоевский объявлен великим гуманистом, бесспорным классиком русской литературы, которого всем положено читать в школе. Кафка — тоже, безусловно, классик немецкой литературы, но классик маргинальный, на любителя, ни в коем случае не предназначенный для массового читателя. Кто знает, может быть, как раз поэтому шутка “мы рождены, чтоб Кафку сделать былью» прижилась именно в России, а не в Чехии или Германии.

Билетов не найдено!

Закрыть