Повторение

1949 год. Спецагент Анри Робер прибывает из Парижа в полуразрушенный Берлин, чтобы пронаблюдать из окна за убийством недоказненного оберфюрера СС. В поезде он мельком видит своего двойника. Хотя не исключено, что приехал как раз двойник, да и убийство совершил тоже он. А может быть, и вообще, послевоенный Берлин — только сон. Только вот чей — автора, героя или читателя? Но на читателя автор вроде бы уже возложил миссию быть следователем по этому странному преступлению.

Такова похожая на галлюцинацию завязка «Повторения», свежего — четырехлетней давности — романа Алена Роб-Грийе. Шагнув в новое тысячелетие, 82-летний мэтр сочинил едва ли не лучший свой текст, заставив модный французский молодняк — Уэльбека, Бегбедера и Бенаквисту — понуро топтаться на обочине изящной словесности. После «Повторения» книги этих троих можно смело перенести в кладовку того самого гламурно-депрессивного вселенского супермаркета, на описании которого они зациклились.

В отличие от упомянутых младостарцев, седобородый Роб-Грийе поражает небывалой живостью. Казалось бы, что нового можно извлечь из авангардистского жанра «нового романа», созданного писателем аж полвека назад и успевшего с тех пор покрыться изрядным слоем пыли? Расходящиеся тропы мнимого сюжета, холодная эротика, двойники двойников, сны в снах и одинокие объекты, существующие на страницах романа сами по себе и не подчиняющиеся ничьей воле. — все эти приемы и инструменты, кажется, уже смотрятся затерто и не могут никого удивить.

Но Роб-Грийе все же решился использовать их еще раз. Иронизируя над самим собой, он так и назвал роман — «Повторение». И оказалось, что он не застыл в прошлом, но именно повторил, прожил заново, отстроил из руин хрупкую вселенную, вместившую в себя все: от экзистенциализма до постмодернизма, от Кьеркегора, Кафки и Набокова до криминального чтива и пародии на шпионский роман, от переживания смерти до воспоминаний детства. Создавать для читателя полную внутренней свободы интерактивную игру, позволяя ему проживать в ней одни и те же события с каждым разом все ярче и ярче, — наверное, это и называется настоящей литературой.