Время прощания (2005 год)

Молодой и модный фэшн-фотограф Роме (Мелвилль Пупю) получает смертельный вердикт от своего онколога: тщательно взвешивая слова, доктор сообщает парню, что у того неоперабельная опухоль. Шансы на успех химиотерапии — один из ста, но попробовать можно. Однако, не желая страдать от побочных эффектов целительных инъекций, пациент решает умереть без лишней суеты. Мгновенно примириться с мыслью о том, что ему осталось каких-то два-три месяца, у Роме, разумеется, не выходит. Он сильно нервничает, нюхает кокаин, с утроенной силой хамит родственникам, выгоняет взашей бойфренда и крушит мебель. Потом пытается перейти в контрнаступление, пытаясь обрести все виды доступного человеку бессмертия: в трудах, в детях, в раю. Получается так себе. Работа не клеится — во всяком случае, согласившись на какой-то важный «японский контракт», герой так и не покидает Парижа; храм божий вызывает у Роме воспоминания о детских проказах (вдвоем с дружком они писали в каменную чашу для омовения рук); а странная история с суррогатным отцовством (бесплодная супружеская пара предлагает Роме групповой секс с целью оплодотворения) сильно смахивает на прежние эксцентричные выдумки Озона, вроде окончившейся изнасилованием первой брачной ночи в «5х2».

Отдохновение больной находит лишь рядом с прокуренной бабушкой (Жанна Моро), тоже ожидающей смерти, — вдалеке от жизнелюбивого и базарного семейства, где-то в лесном домике. От нее внук учится единственно верному способу мириться с судьбой — любить себя. Не в смысле нарциссизма, а в смысле скорее интроспекции. Покопавшись в собственной памяти, Роме находит там массу милых картинок из детства, и с головой уходит в путешествие во времени. Пылинки в лучах солнца, короткие штанишки, первый поцелуй. Оказывается, жизнь все-таки была — и неплохая. Догонять утраченное время Роме отправляется на берег моря — судя по всему, именно там, среди мороженщиков и резвящихся детей, он и проведет оставшуюся жизнь.

В общем, все прямо и крайне прозаично, несмотря на солнце, пылинки и мечтательно запрокинутую голову героя, по лицу которого блуждает детская улыбка. Эта прямота и кажущаяся бесхитростность (ну откуда обычному человеку в расцвете сил знать особенности психологии смертельно больных?) наверняка даст многим зрителям (да и критикам тоже) повод говорить о творческом кризисе Озона. Мол, фильм чересчур, до невыразительности, деликатен; что хотел сказать режиссер — непонятно, а вот когда Озон сотрудничал со сценаристкой Эмануэль Бернхейм, все было куда занимательней. Но что же занимательного можно вообще сказать о смерти кроме того, что она, во-первых, неизбежна, во-вторых, в некотором роде тоже является частью жизни, а в-третьих, к сожалению, может быть единственным оправданием, чтобы посреди рабочей недели отправиться на пляж помечтать?