В стране уходящей натуры

У каждого писателя есть некая персональная, особенно интересующая его тема, проходящая красной нитью через все его творчество. Пола Остера явно мучает вопрос: что происходит с человеком, когда он лишается всего — социального положения, материальных благ, друзей, привычных занятий, обычных надежд и амбиций? В большинстве своих романов бывший переводчик Малларме, четыре года проживший во Франции, с завидной изобретательностью как раз и устраивает подобные эксперименты. То его герой попадает в пустыню, то оказывается заперт в бункере, то, отрезанный от всего мира, вынужден строить каменную стену, чтобы отработать карточный долг.

"В стране уходящей натуры" — самая концептуальная в этом смысле книга создателя знаменитой "Нью-Йоркской трилогии". На этот раз для эксперимента он создал целый Город. Подобно Кафке в "Процессе", бруклинский автор не снисходит до рациональных объяснений. Остер просто изображает переживший тотальную катастрофу мегаполис (в котором при желании тоже можно опознать Нью-Йорк), где у людей не осталось ни надежд, ни гарантий, а единственный предмет их забот — выживание. В такое неуютное место попадает главная героиня — она же рассказчица — Анна Блюм, привычная к более чем комфортабельной жизни. Причем оказывается она там по доброй воле, отправившись на поиски пропавшего без вести брата-журналиста.

Поначалу описание Города вызывает в памяти общие планы из какого-нибудь фильма-катастрофы: нищета, разруха, бродяги на улицах, паралич власти. Но это сходство обманчиво. Остер не столько придумывает послезавтрашний мир, сколько стремится показывать весь спектр реакций людей, попавших в экстремальные условия. Вот секты самоубийц, а вот люди, верящие, что могут влиять на погоду своим настроением. Вот каннибалы, заманивающие доверчивых сограждан в ловушку, чтобы сделать из них бифштексы, а вот благородные альтруисты, которые стараются помогать окружающим, невзирая на явную бессмысленность этих попыток.

Остеру явно лучше удаются истории, в которых он ставит эксперимент над отдельным индивидом, а не над толпой. Нужно обладать гением уровня Толстого, чтобы одинаково убедительно показать множество разных людей, попавших в чрезвычайную ситуацию. Да и вообще такая задача кажется изначально невыполнимой: ведь "лишиться всего" — понятие очень индивидуальное; вряд ли можно придумать мир, где всего лишились бы сразу все. Но романист с честью выходит из этих умозрительных ловушек: его плач по цивилизации превращается в новый гимн Городу, пусть и написанный в очень необычной тональности.