Мой взгляд на литературу

Известно, что классик русской литературы XIX века, автор «Обыкновенной истории» и «Обломова», Иван Александрович Гончаров очень трепетно относился к своему литературному наследию.

Настолько трепетно, что незадолго до кончины выпустил полное прижизненное собрание сочинений и уничтожил все рукописи, чтобы филологам потом не повадно было ковыряться в черновиках и гадать, а что случилось бы, если бы Ольга все-таки вышла замуж за Обломова, а не за Штольца, и не хотел ли писатель поначалу именно так закончить роман?

Знаменитый польский фантаст, которого в России боготворили едва ли не больше, чем на родине, ничего не уничтожил. Зато внес существенные коррективы и написал развернутые комментарии на полях своих старых текстов. Как художественных, так и футурологических. Вышедшие несколько лет назад на русском языке его «Диалоги» и «Молох» демонстрировали неугасимую веру автора в возможности искусственного интеллекта, биохимии и виртуального пространства, но существенно подправляли прошлые футурологические концепции.

В книге «Мой взгляд на литературу» Лем сделал примерно то же, только на пространствах словесности. Например, оправдал возможность непоследовательности в художественном тексте («Роман “Двадцать тысяч лье под водой” содержит две версии капитана Немо: одну — explicite — героя без изъянов, другую же — implicite — мучителя экипажа, потому что из приведенных в тексте размеров корабля следует, что матросы вели в кубрике жизнь стоя». Лема оспорили, что экипажу было абсолютно удобно, ибо «логика мира вымысла, представление героя, фона, действия требуют порой кажущихся непоследовательностей, которые не являются действительными ляпсусами, поскольку имеют свою определенную функцию в создании целостности текста»).

Или исследовал теорию человеческих игр в таком ее проявлении, как религия, и объяснил, каким образом присутствие в мире Бога задает литературные жанры утопии, сказки, антиутопии и антисказки. Сопоставил два взгляда на творчество Достоевского — Томаса Манна и Мацкевича — и пришел к выводу, что поиск прототипов персонажей создает опасную иллюзию, что можно таким образом «заглянуть внутрь необыкновенного горна, в котором они родились. Нет ничего более ложного».
Но для начала автор рассказов о пилоте Пирксе, «Соляриса» и «Астронавтов» объяснил, почему последние лет пятнадцать своей жизни занимался чем угодно — философией, футурологией, писал научно-популярные статьи и колонки в журналы и сценарии компьютерных игрушек, но к научной фантастике больше не подходил. Потому что он никогда не ходил проторенными тропами и не писал книг ради самого процесса написания, а выпустить продолжения старых романов вроде «Соляриса» невозможно: «В этих книгах мне хотелось образно представить встречу человека с явлениями настолько отличными от земных, что они остаются до конца не расшифрованными». И расшифровать их — означает убить идею, а Лем, как мы уже выяснили, ничего не уничтожает, он лишь вносит поправки.