Мемуары

Читая автобиографию Лени Рифеншталь, невольно вспоминаешь сцену из фильма "Формула любви", в которой граф Калиостро морочит голову восхищенным провинциалам: "История моя, господа, самая обыкновенная. Родился я две тысячи лет назад при извержении Везувия" С трудом укладывается в голове, что одна и та же женщина в 20-е годы была примой "пластического танца" а-ля Айседора Дункан и звездой немого кино, в 30-е вошла в число величайших новаторов кинематографа, в 70-е фотографировала для глянцевых журналов Мика Джаггера и дикие африканские племена, а в 80-е занималась подводными съемками.

Еще больше, чем завидное долголетие Рифеншталь (она скончалась в 2003 году, через три недели после своего сто первого дня рождения), поражает ее активность. Сама мемуаристка словно не придает никакого значения своим бездонным физическим ресурсам. Наоборот, она жалуется на мучавший ее десятилетиями цистит (результат затяжных съемок среди альпийских снегов), постоянные переломы, обмороки, вызванные нервным истощением, упадок сил. Но при этом, если ее послушать, нет ничего более естественного, чем начав заниматься балетом в 15 лет, к 23-м собирать на сольные выступления полные залы, в 30 с лишним войти в сборную страны по горным лыжам. На шестом-седьмом десятке предпринимать тяжелейшие путешествия по Центральной Африке и, наконец, ровно в 70 начать заниматься дайвингом. Лени как будто просто запретила себе стареть — подобно тому, как герой "Жестяного барабана" Гюнтера Грасса сознательно решил не расти.

Так и хочется вычитать между строк, в чем же секрет Рифеншталь. Она упоминает мимоходом о каких-то загадочных курсах лечения при помощи "живых клеток" (составитель подробного комментария Владимир Колязин, посчитавший необходимым растолковать, что такое венецианский Каналь-гранде, ни словом не проясняет, что это за терапия), но к их помощи она начала прибегать только в 70-е годы. А до того времени разгадка ее тайны была проста — она много работала и хорошо отдыхала. Во время монтажа прославившей ее "Олимпии" 34-летняя Лени несколько месяцев провела в полной самоизоляции, работая по 16, а то и по 20 часов в сутки. После чего на месяц уехала в Альпы, где занималась тяжелейшими восхождениями, что, по ее словам, всегда было для нее лучшим отдыхом.

Видимо, именно такая размеренность графика позволила ей буквально в упор не заметить ужасы фашистского режима, с главарями которого она была хорошо знакома, — Лени едва ли лгала, заявляя на допросах в 1945 году, что впервые слышит слово "Аушвиц". Ей не верили десятилетиями, несмотря на справки от союзнических властей об отсутствии претензий и на многочисленные выигранные ею процессы против газет, прямо называвших ее "любовницей Гитлера". Послевоенные кинопроекты срывались один за другим. Рок словно испытывал ее на прочность — привезенные из первой африканской поездки уникальные съемки жизни местных племен (наглядно доказывающие, насколько ей чужд расизм) оказались загублены из-за халатности при проявке.

"Мне хотелось рассказать о себе всю правду и опровергнуть домыслы недоброжелателей. Работа над рукописью заняла пять лет и далась очень нелегко. Нерадостная получилась книга" — так, совсем не бравурно, завершает Рифеншталь свой труд в 1987 году. Тогда ей было "всего лишь" 85. Она еще не знала, что доживет до XXI века, который принесет ей статус прижизненной иконы.